Анна Микульская – чернякóвская Джульетта

Джон Уильям Уотерхаус, «Джульетта». 1898

Анна Микульская родилась в Чернякóвском господском дворе в семье землевладельца Игнатия Шемиота. Её мама Эмма была на 33 года младше своего мужа Игнатия. Анна, названная в честь своей бабушки Анны Шемиот могла родиться где-то вначале 1850-х годов. Воспитываясь в благости и постоянном внимании, она не по своей воле взяла на себя роль чернякóвской Джульетты. О ней почти ничего не известно. Но еврейский писатель-мемуарист Ехезкель Котик, родом из Каменца, был хорошо знаком с её мамой Эммой, и возможно, вел с ней переписку. Это он позже в своей книге расскажет в подробностях полную романтики и трагизма историю любви совсем юной барышни и опытного эгоиста и афериста. Итак, обратимся к этой истории.

– У этой молодой женщины [Эммы Шемиот, – авт.] была очень хорошенькая дочка, которую скорей можно было принять за ее сестренку.

Как большинства тогдашних помещиков, конец Шемета был печальным. А началом конца была эта дочка. Несмотря на ее юность, к ней уже сватались, и бурно. К тому времени ездил к ним молодой помещик из Слонимского уезда. Богатым этот молодой помещик не был, зато был мотом, а частично также добытчиком – получал подряды из Петербурга.

Дочке Шемета с двенадцати-тринадцати лет он привозил из Петербурга дорогие игрушки. Эти необыкновенные игрушки стоили больших денег, и ими он постепенно привлек сердце молодой панны.

В пятнадцатилетнем возрасте и при ее необыкновенной красоте стали к ней свататься большие помещики. Но молодой помещик, которого звали Лизанский [Е. Котик или переводчик ошибаются, на самом деле – Микульский, – авт.], с детства купил своими богатыми и на диво прекрасными игрушками из Петербурга ее сердце. Сейчас, когда она стала старше, он ей привез новый подарок – четырех маленьких лошадок, стоивших шесть тысяч рублей, и маленькую каретку со сбруей из серебра и золота. Молодая панна очень любила лошадей, и лошадки с кареткой ее просто очаровали.

Старый Шемет такого зятя не хотел. Старику было важно родство, богатство, положение, но молоденькой дочке так понравился последний подарок, что они с Лизанским [Микульским, – авт.] договорились о похищении, о побеге… Потом, когда дело будет сделано, их никто разлучить не сможет…

И как-то в пятницу он пришел к Шемету в гости, остался допозна и договорился со слугами, из которых каждому дал по сотне, чтобы они молчали, чтобы, когда он похитит ночью юную панну, сделали бы вид, что ничего не знают. Так и произошло.

В два часа ночи, когда все спали, кареты уже стояли по другую сторону ворот, они вместе выскользнули и уехали в Слоним. Она оставила письмо родителям, приглашая назавтра в десять утра в Слоним прямо к ним на свадьбу…

Старик встал, как всегда, очень рано и выпил чаю. В десять утра встала Шеметова. Но когда через какое-то время дочь не вышла из спальни, это им показалось странным. Тут они спохватились. Нашли на столе письмо. Шеметова падала в обморок и плакала. Лизанский [Микульский, – авт.] им как зять не подходил. Ко всему прочему он, как принято было у молодых помещиков, был поверх головы в долгах. Это для них был ужасный удар. Старый Шемет, прямодушный помещик старой закалки, рассказывал, бывало, каким способом он «сделал состояние»: отправлял своих крепостных на заработки в Варшаву и в другие места за восемь рублей в месяц, а деньги складывал в кассу. Например, посылая на работу крестьян в Варшавскую цитадель, он давал одному из них кнут – бить ленивых работников.

«И для кого я старался, копил деньги? – сетовал он. – Все для дитяти, для дитяти…» По обычаю он послал Лизанскому [Микульскому, – авт.] письмо, в котором писал, что лишает ее наследства, все оставляя детям своего брата – и ни гроша дочке.

Лизанскому [Микульскому, – авт.] это не понравилось. Денег у него не было. У окрестных евреев он очень много назанимал и как раз предвкушал, как женится на единственной дочке очень старого и очень богатого Шемета. И все деньги окажутся в ее руках.

Естественно, евреи ссужали ему, как могли, щедро. Но, узнав о письме, ссужать перестали, и Лизовский [Микульский, – авт.] остался без гроша.

Пришёл момент попробовать разобраться, кто же такой был Микульский, имя которого здесь ошибочно звучит, как Лизовский, который сумел похитить молодую красавицу у Шемиотов.

Как уже рассказывалось раньше, сохранилось в Гродненском архиве инвентарное описание имения Чернякóв или Ястрембль и Шилинок 1856 года, владельцем которого являлся Януарий Степанович Микульский. Понятно, что в этом документе ничего не говорится о наследниках. Януарий Микульский фигурирует также во время составления статутных грамот для крестьян деревень Ястребель и Шилинок в 1861 году во время отмены крепостного права как хозяин имения Чернякóв-Ястрембль (НГАБ г. Гродно, ф. 394, о. 1, с. 42-43). Но в исповедальной ведомости Чернякóвской церкви за 1856 год написано: «Крестяне изъ деревни Ястробля Г. Помещыка Флiорентiя Микульскаго». И это вводит некую неопределённость в ход мыслей. Правда, в других исповедальных ведомостях того периода имя Флорентий Микульский не фигурирует, что может указывать на ошибку дьячка, составлявшего ведомость.

Но такое имя оказывается всё же было. Поиски истины вывели на контакт со слонимской учительницей истории Светланой Брайчук, которая темой Микульских занималась давно. Она сообщила, что из докладной записки агента Вильбищевича со Слонима от 7 мая 1848 года следует: «18 апреля находились в собрании у помещика Слонимского уезда Филорентия Микульского…» Т.е. Флорентий Микульский всё же был слонимским помещиком. Дальше Светлана рассказала, что в 1862 годе при уездной библиотеке в Слониме начала собираться активная часть местной интеллигенции и одним из постоянных членов этих собраний также фигурирует Флорентин Микульский. В донесениях гродненскому губернатору Муравьёву Флорентин Микульский фигурирует как помощник организации при Слонимской библиотеке, который собирал крестьян в военный отряд и доставлял им оружие: «… 25 апреля 1863 года из имения Старые Жировичи помещика Флорентина Микульского отошло к восставшим 10 человек со двора…»

Эти отрывочные сведения указывают, что Флориан или Флорентий Микульский был слонимским помещиком и владельцем имения Старые Жировичи, но никак не имения Чернякóв-Ястрембль. Это наводит на естественную мысль, что Януарий и Флорентий Микульский могли с большой вероятностью быть родными братьями.

Светлана Брайчук сообщила также, что у Флорентия Микульского было два сына Валенсий и Александр, и есть описание имения Литва Александра Флорентиновича Микульского за 1911 год. Далее она добавила, что в 1897 году собственниками наследуемых земель Флорентия Микульского являются два его сына – Валенсий и Александр, и имение Старые Жировичи площадью 3679 десятин принадлежали Валенсию Микульскому. Правда, профессор Ян Стецкий, который приходится внуком Александру Микульскому и правнуком Флорентию Микульскому, в переписке со слонимской учительницей истории Светланой Брайчук, поправил её. Он считает, что женой Валенсия (полное имя Валенсий Андрей Александр Адам Феликс Микульский) была Мария Орда, но у Флорентия был ещё один сын, кроме Александра – Иосиф Каласантий Микульский, который и был женат на Анне Шемиот. Может быть, спорить с профессором не станем, но у П. Дикова (Список землевладений в Гродненской губернии, 1890) владельцем имения Старые Жировичи значится Валентий Микульский. Тот же профессор Ян Стецкий годом раньше, ссылаясь на Гродненский архив, приводит список землевладельцев 1904 года, в котором имеются только два брата: Валенс Флорентинович Микульский и Александр Флорентинович Микульский, причём имением Старые Жировичи владел именно Валенс.

Не расширяя дальше тему Микульских, согласимся, что Валенсий Микульский или Иосиф мог по каким-то делам бывать часто у своего дяди Януария Микульского, а тут прямо через болото Шемиоты и не заметить прекрасную барышню Анну Шемиот он просто не мог.

Продолжим знакомство с этой необычной историей любви в Чернякóве вместе с Ехезкелем Котиком.

– В конце концов дочка написала отцу письмо, в котором отчаянным тоном просила прощения. Матери она написала отдельно, ожидая, что мать, читая письмо, конечно расплачется, не посчитается со старым, суровым отцом и приедет к ней мириться: ведь матери всегда уступчивей...

Единственная дочь, однако, сильно ошиблась. Отец ничего не хотел о ней слышать, и мать была не мягче.

Мать, в сущности, ее не так беспокоило то, что дочка вышла замуж за нищего, как то, что она сама лишилась удовольствий. Ей было жаль помпы, шика – что было бы, выйди ее дочь замуж за графа. Она бы свет перевернула! Она бы хотела, например, поездить вместе с дочерью по большим европейским городам: Варшаве, Берлину, Парижу, Лондону, Вене; сшить там дочери гардероб; и так гулять за границей целый год. Кстати, и себе могла бы пошить дорогие платья и кокетничать при дочери с молодыми людьми.

Можно с иронией автора Е. Котика не соглашаться во всём, но он то знал молодую маму Анны, а, значит, о её планах мог рассуждать со знанием дела. Да и какая красавица не мечтает о такой роскошной жизни, но тут что-то с самого начала пошло не так. Правда, зато очень романтично.

– Итак, письмо дочери никакого успеха не имело. Никто с ним не посчитался. Оказавшись вскоре в еще большей нужде и попросту не имея, на что жить, дочь послала второе письмо, в котором писала, что приедет домой, поползет от ворот на четвереньках до дверей дома и будет целовать ноги отца и матери, чтобы те простили ее великий грех.

Получив письмо, Шемет строго приказал слугам, чтобы, когда она приедет, никто не смел открыть ворота и ее впустить. А дочери сообщил, что не желает ее больше знать и, если она приедет – не впустит ее в дом.

Молоденькая дочь, никогда не знавшая лишений, не могла выдержать нужды и, несмотря ни на что, приехала домой – была уверена, что отец ее простит.

По приезде в усадьбу слуги отказались открыть ей ворота. Она их просила быть милостивыми и пустить ее в усадьбу, обращалась со слезами к старому слуге, который ее вырастил, носил ее младенцем на руках и прежде очень уважал. Но сейчас, плача вместе с ней, он всё же ее не впустил, строго сказав: «Нет!»

Но Шемету передал, что дочь заливается слезами, прося как о милости ее впустить. На что Шемет ответил, что, если лакей пустит панну, он ему палкой разобьет голову.

В отчаянии, что с прислугой ничего не получается, она решила перелезть через забор.

Стала перелезать в своем длинном платье, несколько раз падала, но еще с большей горечью и отчаянием снова изо всех сил карабкалась, разрывая платье и царапая руки и ноги о гвозди забора, и влезла на его верх.

Но это было только полдела. Спуститься с высокого забора на землю у нее, измученной и разбитой, не хватило сил. Это была ужасная сцена, которую только скупой и дикий помещик мог выдержать.

Не в силах спуститься, она бросилась с высоты на землю…

И если бы не крестьяне, пришедшие посмотреть, как паненка сползает, окровавленная, с забора, и инстинктивно протянувшие руки, чтобы ее подхватить, – она бы упала на землю и разбилась.

Но и так она сильно ушиблась и от страха лишилась чувств. Поднялся шум, и тут же явилась мать. Дочь привели в чувство и доставили в дом, уложив там в постель, как и мать, которая впала в полное расстройство.

Но Шемет сидел с папиросой во рту и не двинулся с места. Сказал, что даже если дочь умрет – он не придет к ней на похороны. И что он даже хотел, чтобы она умерла.

Когда дочери с матерью стало легче, они решили идти к отцу просить прощения. Пришли, и дочь со страшными воплями упала к отцу в ноги. Тут уже и мать заплакала и заявила, что, если Шемет не простит дочь, она его тоже покинет. Пусть он останется один. С бандитом она жить не хочет. И долго с ним препиралась, пока он не согласился помириться. Они поднялись с земли, и наступил мир…

Через некоторое время мать поехала с дочерью в Варшаву и прежде всего сделала ей гардероб за десять тысяч рублей. Мужа дочери, однако, в именье не впустили. На это Шемет ни в коем случае не соглашался, и дочь время от времени ездила в Слоним.

Года через два Шемет умер. Мать сошла с ума и тоже быстро умерла. Дочери досталось большое, уникальное состояние Шемета, которое ее муж, как водится, вскоре промотал, спустил, расшвырял. Кончили они оба, конечно, плохо, но как – я даже не знаю, хоть могу предположить. И, наверное, не ошибусь.

Ошибся несколько Ехезкель Котик. Хотя трагичность, к сожалению, не покинула эту семью. Первой умерла мать Анны Эмма Шемиот, 21 июля 1881 года, не выдержав всех неожиданно свалившихся на её голову потрясений. Ей было всего 48 лет. Старый Игнатий Шемиот её пережил на чуть больше года, и его не стало 26 октября 1882 года, в возрасте 82 лет. Обоих своих родителей Анна похоронила под северной стеной костёла в Сигневичах, написав на гранитной стеле по-польски: «Дочь дорогим родителям этот памятник поставила».

Дочери после смерти родителей действительно досталось большое наследие, которое требовало к себе немалое и хлопотное внимание. Но случилась другая беда. У Анны родилось двое сыновей. Но старший был гермафродитом, как рассказывали местные люди, Саша-Маша, хотя имя у него было другим. Говорили, что он где-то в Варшаве спутался с бандой, где его уговорили отравить своих родителей, чтобы всё добро досталось ему и, конечно, этой банде. Во время обеда дома, где это случилось – неизвестно, он в еду подсыпал яд, а его младший брат тут же за столом первым схватил отравленную еду и ему стало плохо. Увидев, что он разоблачён, Саша-Маша быстро покинул дом и исчез навсегда. Меньший брат скончался. Наверное, вскоре не стало и мужа Анны, который был намного старше её.

Так или не так – утверждать не будем. Но по отголоскам из того времени, которые витали в Чернякóве, примерно так могло всё выглядеть. По меньшей мере, в 1896 году часть своих чернякóвских владений Анна Микульская продаёт Адаму Соботковскому, чернякóвскому священнику, который создаёт фольварк Чернякóв II. В этом же году 27 мая 1896 года в Гродно дворянину Казимиру Бруноновичу Шемиоту дворянкой Анной Игнатьевной Микульской была юридически оформлена доверенность (НГАБ г Гродно, ф. 10, оп. 2, д. 66, л. 663, 663а), которой Казимир Брунонович уполномачивался «неограниченно управлять и заведовать принадлежащимъ мне недвижимымъ имениемъ Черняково съ фольварками Черняково, Кошелево, Теофиловка и Горскъ». Казимир Бруноновичь приходился Анна Игнатьевне двоюродным братом и был назван в честь их дедушки, как и Анна получила имя в честь их бабушки. Казимир также получал право «вышеупомянутое принадлежащее мне недвижимое имение Черняково съ фольварками, в целомъ составе или по частямъ а такъ равно всякого рода угодiя, оброчныя статьи, и прочiя принадлежности именiя и фольварковъ, продавать и отдавать въ аренду…»

Одним словом, Анна отдавала своё имение Чернякóв с фольварками в полное ведение своего двоюродного брата Казимира, который у неё, видимо, оставался единственным близким человеком, которому она полностью доверяла, а сама удалялась в имение своего мужа Валенсия Старые Жировичи Слонимского уезда, как оказалось, навсегда.

Анне Микульской в 1896 году могло быть около пятидесяти лет. Больше, к огромному сожалению, о ней ничего неизвестно.

Анатолий ГЛАДЫЩУК,
г. Брест.